Новгородский след в жизни и творчестве Ф. М. Достоевского

2008 год

 1

Достоевский был писателем преимущественно городской жизни, изображавшим человека в «железное, деловое время, денежное время, расчетливое время, полное таблиц, цифр и нулей всевозможного рода и вида» (18, 5) [1]. Жизнь и творчество Достоевского связаны со многими городами России (Москва, Петербург, Омск, Семипалатинск, Кузнецк, Тверь, Старая Русса и др.) и Европы (Женева, Дрезден, Висбаден, Париж, Лондон, Флоренция, Базель и др.). Но если о Петербурге и Старой Руссе Достоевского уже существует большое число исследований, то тема Новгорода Достоевского по сей день почти не привлекала внимание исследователей как слишком малозначительная, и это объясняется рядом причин: Достоевский бывал в Новгороде лишь проездом и не создал ни одного произведения, специально посвященного Новгороду, все упоминания об этом городе разбросаны в его сочинениях в виде кратких, не связанных между собой фрагментов.

В целом, новгородская тема в достоевистике была оттеснена темой старорусского периода жизни и творчества писателя на задний план, как подчиненная ей. Однако новгородский след в биографии и сочинениях Достоевского принципиально не сводим к следу старорусскому, скорее наоборот, новгородская тема в широком смысле способна вобрать в себя события истории как самого Новгорода, так и всей Новгородской земли, включая Старую Руссу. До сих пор не установлен весь круг новгородских знакомых писателя, не подсчитано число остановок Достоевского в Новгороде, не изучены события дней его пребывания в Новгороде – всё это требует специального большого исследования и кропотливого труда в архивах. Первейшей задачей в изучении новгородского следа у Достоевского является сведение воедино всех упоминаний Новгорода и связанных с ним имен и событий, имеющихся в сочинениях писателя и иных источниках, в той или иной мере, затрагивающих жизнь и творчество Ф.М. Достоевского, выработка системы такого исследования. Постепенное создание такой мозаики с учетом открывающихся со временем новых фактов и свидетельств позволит в будущем раскрыть во всей возможной полноте многостороннюю культурную, историческую и духовную связь писателя Достоевского с городом Новгородом.

Образ Новгорода, славного своей многовековой историей, попал в поле внимания Достоевского задолго до того, как он с семьей стал проводить время в уездном городе Новгородской губернии Старая Русса. Любимым чтением Достоевского в детстве были, по воспоминаниям его младшего брата Андрея, «сочинения исторические, серьезные»[2]. «История же Карамзина была его настольною книгою, и он читал ее всегда, когда не было чего-либо новенького»[3]. Н. М. Карамзин посвятил немало страниц в своей «Истории государства Российского» описанию истории древнего Новгорода, и Достоевский на всю жизнь запомнил его оценки лиц и событий.

В сочинениях Ф. М. Достоевского можно встретить упоминания: Рюрика (16, 276; 24, 84), Владимира Святого (19; 43), Ярослава Мудрого (21, 80), каждый из которых в свое время княжил в Новгороде. Достоевский не мог не интересоваться периодом новгородской независимости, когда Новгород являлся одним из крупнейших русских культурных и административных центров. В журналах братьев Достоевских «Время» и «Эпоха» в 1860-е гг. затрагивались вопросы новгородского веча, «которое избирало новгородских архиепископов и в случае недовольства сводило своего духовного отца со двора св. Софии»[4], обсуждалась т. н. норманская теория[5], разбирались работы, посвященные новгородской истории, например труды Н. И. Костомарова о Новгороде и истории Древней Руси[6]. На страницах газеты-журнала «Гражданин» в период редакторства Ф. М. Достоевского в 1873-1874 гг. время от времени возникали отсылки к образам новгородских ушкуйников[7], всплывало именование Новгорода как «русского окна в Европу»[8] и т. д.

Известно, что в домашней библиотеке писателя имелись тома из Полного собрания русских летописей, и, в частности, Ипатьевская летопись, Псковские и Софийские летописи[9]. В библиотеке Достоевского были и труды по древнерусскому государственному устройству, например книга историка права В. И. Сергеевича (Сергеевич В. И. Вече и князь. Русское государственное устройство и управление во времена князей Рюриковичей: Исторические очерки В. И. Сергеевича». —  М.: Тип. А. И. Мамонтова, 1867)[10].

Тема новгородской вольности была к середине XIX в. осмыслена многими литераторами, которые зачастую идеализировали древние новгородские порядки. Достоевский был убеждён в том, что «вольные города выживали свою форму сами длинною жизнию» (24; 271) и поэтому с большой иронией относился к идеалистическим и псевдоисторическим попыткам изображения русского прошлого, особенно, если они принадлежали перу иностранцев. Так, во Введении (1861) к циклу «Ряд статей о русской литературе» он обратился ко всем французским лицам, произвольно описывающим быт и нравы Российского государства: «Вы совершенно ничего в нас не знаете, — повторили бы мы им, — несмотря на то, что ваш Мериме знает даже древнюю нашу историю и написал что-то вроде начала драмы “Le Faux Démetrius”[11], из которой, впрочем, столько же можно узнать о русской истории, как и из “Марфы Посадницы” Карамзина» (18, 48).

Историческая повесть Н. М. Карамзина «Марфа Посадница, или покорение Новгорода» (1803), была для Достоевского своеобразным эталоном псевдоисторической литературы. Пренебрежительное отношение к повести Карамзина было вообще распространенным явлением в 60-е гг. XIX в. Например, А. А. Григорьев называл ее «безобразно фальшивой (по требованиям нашего времени) повестью»[12]. Во второй статье трактата «Книжность и грамотность» (1861), разбирая проект «Читальника» Н. Ф. Щербины, предназначенного способствовать просвещению народа, Достоевский заметил: «Точно на луне или в “Марфе Посаднице” Карамзина. Какая действительность! Да тут все, решительно все – Фролы Силины, благодетельные человеки!» (19, 47). Еще ранее оба этих карамзинских произведения восхвалял герой повести Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» (1859) самодур и невежда Фома Опискин, восклицающий: «…если я и уважаю бессмертного Карамзина, то это не за историю, не за «Марфу Посадницу», не за «Старую и новую Россию», а именно за то, что он написал «Фрола Силина»: это высокий эпос!» (3, 69-70). Вероятно, что именно перечисленные произведения повлияли на сочинительство самого Фомы. Автор «записок неизвестного»[13] замечает, что после смерти Фомы Опискина при разборе его рукописей, оказавшихся «необыкновенною дрянью», нашли и «начало исторического романа, происходившего в Новгороде, в VII столетии» (3, 130).

Совсем иным было отношение писателя к собственно историческим описаниям древнего Новгорода, содержащимся в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина и «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева, которые Достоевский читал и даже имел в своей библиотеке.[14] Особое внимание писателя привлек разгром Новгорода, учиненный опричным войском Ивана Грозного в январе-феврале 1570 г. При разборе «Читальника» Щербины в «Ряде статей о русской литературе», Достоевский также подчеркнул, что «вовсе не преступно будет, например, действовать преимущественно на воображение простолюдина. Чудеса природы, рассказы об отдаленных странах, о царях и народах, о русских царях и их деяниях, о каре Новгорода, об самозванцах, об осаде Лавры, о войнах, походах, о смерти Ивана-Царевича…» (19, 52-53). Позднее в сентябрьском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год, говоря о восточном вопросе, писатель вновь остановился на событиях иоаннова времени. «Осада была ужасная, — писал Достоевский о взятии Казани русскими войсками в 1552 году, — и Карамзин описал ее потом чрезвычайно красноречиво. Казанцы защищались как отчаянные, превосходно, упорно, устойчиво, выносливо. Но вот взорвали подкопы и пустили толпы на приступ, — взяли Казань! Что ж, как поступил царь Иван Васильевич, войдя в Казань? Истребил ли ее жителей поголовно, как потом в Великом Новгороде, чтоб и впредь не мешали? Переселил ли казанцев куда-нибудь в степь, в Азию? Ничуть; даже ни одного татарчонка не выселил, всё осталось по-прежнему, и геройские, столь опасные прежде казанцы присмирели навеки» (23, 120). Из этих слов становится понятна точка зрения Достоевского на характер кары Новгорода грозным царем (поголовное истребление новгородцев) — наказания, рассказ о котором должен был воздействовать на воображение любого, даже малосведущего русского человека.

Оценка Достоевским разгрома Новгорода в 1570 г. основывалась, главным образом, на материале третьей главы девятого тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Последний в своем труде привел сильно завышенное количество жертв среди новгородцев: «Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч. Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро. Голод и болезни довершили казнь Иоаннову, так, что Иереи, в течение шести или семи месяцев, не успевали погребать мертвых: бросали их в яму без всяких обрядов»[15]. Описание кары Новгорода в «Истории» Н. М. Карамзина вдохновляло и других литераторов на написание исторических повестей, драм и стихотворений о временах опричнины. В апрельском номере журнала «Время» за 1861 г. в статье А. А. Григорьева, посвященной драме Л. А. Мея «Псковитянка» (1859), приводились слова последнего о царе Иоанне, который:

На Новгород прогневаться изволил,

Пришел со всей опричниной…

……………………………………………..

Казнит по всем концам и по посадам,

И старого, и малого, кто винен,

А кто и не виновен, без разбора,

Без жалости, без милости казнит…

Пригнал оттуда к князю спешный вершник:

«Стон стоном князь, по городу стоят,

На Волхове, пониже моста с версту

Набило тел – такая-то плотина,

Что полою водою не размоет…

Три тысячи, никак, он говорил,

На площади казнено было за день,

А что уж там, по пригородам, селам,

Монастырям… Ох, Господи, помилуй

Нас грешных…

Одновременно, говоря о важности нравственных уроков истории, Достоевский в «Ряде статей о русской литературе» отдал дань и культурно-историческому значению города на Волхове, называя его «Великим» на тот момент, когда тот уже потерял такое именование.

Образ Новгорода, как одной из первых столиц древнерусского государства, не мог не всплыть в творческом сознании Достоевского в связи с празднованием тысячелетия России в 1862 г. и приуроченным к этой дате торжественным открытием в новгородском кремле памятника «Тысячелетию России». Достоевский проявил интерес к этим событиям еще на стадии подготовки празднования масштабного юбилея национального значения. В введении (1861) к «Ряду статей о русской литературе» он писал о том, что Россия — более всех стран «непонятая и непонятная» страна для «западных соседей своих» (18, 41), и что некоторые иностранцы, «с успехом заседая лет пятнадцать, решаются наконец быть современными и полезными и для этого подробно опишут, из каких горных пород будет состоять цоколь будущего памятника тысячелетию России» (18, 43).

Споры вокруг прошедшего по конкурсу проекта памятника М. О. Микешина в 1860 г. оживленно обсуждались журналистикой (18, 250-251), и Достоевский, несомненно, имел свое мнение по этому вопросу. В июльском выпуске журнала «Время» за 1862 г. в статье «Непотребные буквы (Из дневника коректора)» излагались размышления о грядущем празднике в связи с судьбой русского правописания: «Говорят, мы с вами, милорды, тысячу лет прожили. Допустим. Скоро признательные россияне воздвигнут в Новгороде памятник тысячелетию России. Но, милорды, отвечайте мне положа руку на сердце: чтó повергнем мы к подножию оного памятника? Чтó принесем мы нашей родимой Руси от лица всех грамотных, то есть безграмотных и полуграмотных людей земли русския?». В сентябрьском номере «Времени» А. У. Порецкий начал раздел «Наши домашние дела» с сообщения о прошедшем праздновании: «Начинаем статью, только что проснувшись после праздника, отделившего нас от минувшего тысячелетия… Тихо вокруг нас! Тихо было и вчера! Торжественной поступью, расхаживая в развал по Марсову полю и Невскому проспекту, перешли мы через границу, и как-будто неслышно для нас погрузилось в вечность целое тысячелетие. “Видишь: точно так нарисовано, как оно там сделано”, говорили зрители, стоя перед декорацией у Казанского собора, изображавшею памятник тысячелетию, пока еще было светло и не зажглась илюминация. Кроме этого тонкого и совершенно верного замечания нам неудалось послушать ничего относящегося к памятнику и знаменуемой им эпохе… Какие чувства и воспоминания пробудили в мильонах прожитые тысячу лет, представленные в лицах на мраморе и бронзе, — мы не знаем; не знаем даже, были ли тут какие-либо чувства и воспоминания. Если не были, то это оттого, что мильоны нашей эпохи хотят и могут жить только настоящим и будущим, а о прошедшем вспомнят после, когда немножко поживут».

События, связанные с празднованием тысячелетия России прочно отложились в памяти писателя, поскольку он неоднократно возвращался к ним в своих произведениях. Так, в романе «Идиот» (1868) генерал Иволгин в очередном приступе возвышенного сочинительства уверял Лебедева, что «в день тысячелетия России» он гостеприимно угощал семьсот человек (8; 198). В романе «Бесы» (1872) один профессор-«маньяк» (возможным его прототипом был профессор русской истории и истории искусства в Петербургском университете, либерал П. В. Павлов[16]) огласил на благотворительных чтениях праздника в честь гувернанток губернии свой обвинительный приговор России и ее истории: «Моря и океаны водки испиваются на помощь бюджету, а в Новгороде, напротив древней и бесполезной Софии, — торжественно воздвигнут бронзовый колоссальный шар на память тысячелетию уже минувшего беспорядка и бестолковщины…» (10; 375).

Достоевский, возможно, был кратко знаком и с самим скульптором памятника М. О. Микешиным. По предположению С. В. Белова, «по всей вероятности, Микешин встречался с Достоевским 15 и 19 декабря 1873 г.[17] в Петербурге на общих собраниях литераторов, заявивших о своем участии в сборнике в пользу голодающих Самарской губернии под названием ”Складчина”, во всяком случае и тот и другой подписали постановление об издании ”Складчины”. 13 декабря 1877 г. Достоевский и Микешин встречались в Петербурге на литературном обеде, о чем вспоминает писатель Д. Л. Мордовцев в письме к своей дочери В. Д. Александровой 21 декабря 1877 г., вместе провожали в последний путь Н. А. Некрасова».[18]

Новгород в творчестве писателя выполняет функцию и собственно провинциального губернского города современной России: именно в Новгород, на побывку к своим родным, уезжает Пелагея, прислуга Вельчанинова – героя рассказа Достоевского «Вечный муж» (1870), оставляя хозяина в квартире совсем одного (9; 15). Новгородская губерния, возможно, была упомянута и в разговоре одного студента с молодым офицером в первой части романа «Преступление и наказание» (1866). Раскольников случайно слышит из этого разговора неизвестные ранее подробности о знакомой ему ростовщице Алене Ивановне: «Старуха же уже сделала свое завещание, что известно было самой Лизавете, которой по завещанию не доставалось ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги же все назначались в один монастырь в Н-й губернии, на вечный помин души» (6; 53). Криптоним, обозначающий губернию, где располагался тот самый монастырь, оставляет лишь два возможных варианта прочтения: Новгородская или Нижегородская губернии. Учитывая бóльшую близость Новгорода к Петербургу можно отдать предпочтение именно ему. К тому же в подготовительных материалах писателем была сделана вполне определенная запись: «Старуха в чахотке. У ней завещание: всё в монастырь в Новгородской губернии на поминовение ее души» (7; 141).

Новгородские дела получили освещение в журналах братьев Ф. М. и М. М. Достоевских «Время» и «Эпоха». В январском номере «Времени» за 1861 г. в разделе «внутренние новости, подготовленном совместно А. У. Порецким и Ф. М. Достоевским, рассказывалось о заеденной собаками новгородской девочке: «Вот еще. Вероятно также прочтена всеми в газетах история о крестьянской девочке, заеденной собаками с какой-то мызы близ Новгорода. Из первых известий невидно было, чтó это за мыза, кому она принадлежит, чьи именно собаки. Как-то в Северной Пчеле сделан был намек на невнимательность губернского начальства в этом деле, и вот в № 276 той-то газеты является присланное из Новгорода объяснение всего дела, и оказывается во-первых, что мыза лежит в трех верстах от Новгорода и принадлежит жене коллежского секретаря Борисова, который сам живет в Петербурге и занимается адвокатством; во-вторых, что губернское начальство показало полную внимательность в деле и, не смотря на искусно произведенное вначале следствие, по которому все выходили правыми, открыло, что собаки принадлежали мызе и что даже дети г-жи Борисовой забавлялись злостью этих собак, поощряя их к нападениям; наконец, что самые эти непосредсредственные виновницы несчастия – собаки теперь уже не существуют; потомучто когда дело стало принимать опасный оборот, хозяева утопили их в Волхове… Ну как не пожелать побольше таких ясных и точных сведений!»[19].

Мотив заеденного собаками ребенка отразился и в творчестве писателя. Наиболее известным примером художественной обработки этого мотива является рассказ Ивана Карамазова в романе «Братья Карамазовы» о растерзанном собаками мальчике по приказанию одного помещика-генерала в первой половине XIX в. Причем эту историю, доказывающую несправедливость Божьего мира, Иван Карамазов, по его словам, также прочел из журналов, «в одном из сборников наших древностей, в “Архиве”, в “Старине”, что ли…» (14, 221). О значении газетных и журнальных материалов, как ценнейших источников вдохновения Достоевского, было написано уже много, и новгородские происшествия, попавшие в поле зрения писателя, также надо рассматривать как строительный материал для его произведений, переработанный и переосмысленный в его творческой лаборатории.

В январском выпуске «Времени» за 1862 г. затрагивалась тема губернских обществ взаимопомощи и рассказывалось о недавно созданном новгородском обществе чиновников: «Еще можно помянуть старый год добрыми начатками так называемых обществ взаимного вспомоществования. Читатели знают, что эти начатки давно начались, но кажется еще не одно предприятие вполне не осуществилось; а между тем потребность в них несомненно большая: не от избытка же благ затеваются они! Последними по времени являются: в Новгороде общество чиновников, в котором из всех губернских учреждений одна строительная комиссия не пожелала принять участие, ибо чиновники ее нашли таковое участие для себя обременительным… Так гг. чиновники комиссии и стали каким-то странным особняком».

В мартовском номере «Времени» за 1862 г. в статье «Откуда взять сельских учителей?» приводились данные по новгородской духовной семинарии, в которой «кончает курс около девяноста человек. За вычетом поступающих в петербургскую духовную академию и слабых здоровьем, которые ни в каком случае не могут занимать учительских мест, остается кончивших курс, способных к учительству семьдесят человек». В эти годы (с 1860 по 1866 гг.)  должность ректора семинарии исполнял архимандрит Макарий (Н. К. Миролюбов) (1817-1894) – ученый, знаток церковных древностей, член Московского общества истории и древностей российских. Он написал и издал несколько ценных трудов по новгородской истории, один из которых — «Церковно-историческое описание города Старой Руссы, содержащее в себе сведения о старорусских церквах, Спасском монастыре и духовном училище. Новгород: Тип. Э. Классона, 1866» — имелся в библиотеке Ф. М. Достоевского.[20]

В журнале «Эпоха» кратко освещался ход земских выборов в Новгородской губернии в 1865 г.[21] В «Гражданине» приводились примеры из деятельности новых судов. Так, в семнадцатом номере журнала за 1873 г. упоминалось об одном судебном разбирательстве в Новгородской губернии: « Как-то не так давно газеты сообщали, что, во время заседания временного отделения новгородского окружного суда в Валдае, по одному довольно важному уголовному делу, защитник подсудимого, выбранный из местных чиновников – док в юриспруденции, отличился таким образом. Когда после обвинительной речи прокурора председатель обратился к нему и сказал: «Г-н защитник, теперь ваше слово» — этот законовед, застегнувшись на все пуговицы виц-мундира (он был в виц-мундире своего ведомства) сказал робким голосом следующее: «Я, ваше превосходительство, совершенно согласен во всем с мнением их превосходительства – г-на прокурора». В тридцать седьмом номере «Гражданина» за 1873 г. рассказывалось о съезде земских врачей в Новгородской губернии и о речи земского врача Крестецкого уезда Волошинова, указавшего на пользу ряда лекций и бесед с народом о здоровом образе жизни. В пятидесятом номере «Гражданина» за 1873 г. отмечалось, что «в Новгородской губернии сельские учителя, приготовленные земскою учительскою школою, просят не назначать их в свои волости откуда они родом, потому что они там не пользуются достаточным уважением и авторитетом!». Эти и другие события современной новгородской жизни служили для редактора журналов Ф. М. Достоевского своеобразными иллюстрациями к характеристике общего становления новой России в эпоху великих реформ.

 

2

Сколько раз Достоевский останавливался в Новгороде в точности неизвестно. Впервые он проезжал через Новгород в середине мая 1837 г., когда вместе с отцом и старшим братом ехал в Петербург для поступления в Главное инженерное училище. Через Новгородскую губернию в конце декабря 1849 г. везли Достоевского уже в качестве арестанта, закованного в кандалы. О своем тогдашнем пути он писал брату Михаилу из Омска в письме от 30 января – 22 февраля 1854 г.: «Был чудеснейший зимний день. Нас везли пустырем, по Петербургской, Новгородской, Ярославской и т. д. Городишки редкие, не важные. Но мы выехали в праздничную пору, и потому везде было что есть и пить. Мы мерзли ужасно» (28-1, 168). Через Новгородскую губернию в сопровождении жены и пасынка П. А. Исаева[22] Достоевский возвращался в Петербург после десятилетнего перерыва в декабре 1859 г. Сложность в вопросе подсчета остановок Достоевского в Новгороде заключается ещё и в том, что мы зачастую не имеем точных свидетельств: проезжал ли писатель через сам город или же проезжал через Новгородскую губернию, минуя ее центр, как некоторые его герои. Так, Аркадий Иванович Свидригайлов в «Преступлении и наказании» проехал мимо Новгорода по железной дороге, встретившись с призраком своей жены Марфы Петровны на станции Малая Вишера (6; 219).

Наиболее частые остановки Достоевского в Новгороде приходятся на период 1872-1880 гг., когда писатель вместе с семьей подолгу останавливался в Старой Руссе. Во всех путешествиях писателя и его семьи из Петербурга в Старую Руссу и обратно, а также из Старой Руссы в Москву, неизбежным промежуточным пунктом был Новгород. Несмотря на близость Старой Руссы к Петербургу, путь из одного города в другой был сопряжен с большими трудностями и занимал почти два дня. Из Петербурга до Новгорода можно было добраться поездом по Николаевской железной дороге: остановившись на станции Чудово необходимо было пересаживаться на поезд, который шел по узкоколейной дороге в Новгород. Был и другой путь: не выходя в Чудово доехать поездом до следующей Волховской станции, где на Соснинской пристани пересесть на пароход, идущий в Новгород. От Новгорода до Старой Руссы можно было доехать на этом пароходе. Однако иногда пароход не доходил до самой Старой Руссы и останавливался у берега Ильменя. На обратном пути в таком случае на него можно было сесть либо в местечке Устрики (ныне Устрека), либо в селе Взвад. При этом почти два десятка километров от Старой Руссы до озера приходилось преодолевать с извозчиком. Другим путем, связующим Старую Руссу и Новгород, была дорога через Шимск. Железнодорожное сообщение между Новгородом и Руссой было открыто только летом 1878 г. О его открытии писал Достоевскому в письмах от 10 и 17 мая 1878 г. (30-1; 448) его знакомый  еще с 40-х гг. М. А. Языков (1811-1885)[23], который жил в 1870-е гг. в Новгороде. Языков был управляющим Новгородского акцизного управления, директором стеклянного завода; помимо этого он занимался общественной деятельностью, и даже основал библиотеку.[24] Достоевский с семьей в зависимости от обстоятельств пользовался всеми возможными путями.

Остановки Достоевского в Новгороде были весьма непродолжительными и никогда не длились более двух дней. Всего писатель в период 1872-1880 гг. (один или с семьей) проезжал через Новгород по меньшей мере 41 раз. Основными источниками для установления времени посещения Достоевским Новгорода является корреспонденция писателя этого периода, а также «Воспоминания» и переписка А. Г. Достоевской.

1) 15 мая 1872 г. семья Достоевских выехала из Петербурга по совету М. И. Владиславлева[25], мужа племянницы писателя Марии Михайловны, в курортный город Старая Русса. Там они сняли дачу у священника Иоанна Румянцева. От Владиславлева, хорошо знакомого с жизнью Старой Руссы и Новгорода, Достоевские, могли узнать об особенностях предстоящего пути. М. И. Владиславлев (1840-1890) родился в Старорусском уезде Новгородской губернии в семье сельского священника, окончил Новгородскую духовную семинарию. В начале 60-х гг. он сотрудничал во «Времени» и «Эпохе», разделяя «почвеннические» взгляды редакции. В 1861 г. Владиславлев стал посещать дом старшего брата писателя М. М. Достоевского, где познакомился с Ф. М. Достоевским[26]. 1 декабря 1861 г. М. М. Достоевский в письме к Владиславлеву в Новгород осведомлялся о причинах его молчания: «Мы с братом уж беспокоились об Вас. Напишите поскорее, что с Вами»[27]. В своей статье, посвященной «Истории английских университетов» В. Игнатовича, опубликованной в ноябрьском выпуске журнала «Время» за 1861 г. М. И. Владиславлев даже иллюстрировал тезис об умеренной необходимости классического образования описанием пути из Новгорода в Старую Руссу: «Классическое образование – хорошее образование, но уж извините, дорогое. Фукидид для меня может-быть очень полезным: но нельзя отрицать того, что смешно было бы изучать Фукидида, когда я, при теперешнем развитии естественных наук, не знаю заодно с Фукидидом ни теории движения земли, ни давления паров, ни электричества и т. п. Это, видите ли, можно видеть на следующем примере. Идем мы примером из Новгорода в Русу, куда нам нужно придти: чтож? с толком разве стали б мы поступать, когда вместо того, чтоб узнать прямую дорогу в Старую-Русу, начали бы узнавать, какой дорогой можно доехать до Москвы, а оттуда до Русы? ведь согласитесь, что тогда бы мы стали нести околесицу. Коли путь держим до Русы, так мы и должны идти туда прямой дорогой; и когда туда попадем, так можно узнать и дорогу на Москву».

Первая поездка в Старую Руссу через Новгород оставила особое впечатление в душе Достоевского и его жены. Как вспоминала А. Г. Достоевская: «Выехали мы в прекрасное теплое утро и часа через четыре были на станции Соснинка, откуда по Волхову идут пароходы до Новгорода. На станции мы узнали, что пароход отходит в час ночи и что нам придется прождать здесь целый день. /…/

В полночь мы перешли на пароход, уложили деток спать, а сами часов до трех ночи просидели на палубе, любуясь на реку и на только что распустившиеся деревья по берегам Волхова. Пред рассветом стало холодно, я ушла в каюту, а Федор Михайлович остался сидеть на воздухе: он так любил белые ночи!

Часов в шесть утра я почувствовала, что кто-то дотронулся до моего плеча. Я поднялась и слышу — говорит Федор Михайлович:

— Аня, выйди на палубу, посмотри, какая удивительная картина!

И вправду, картина была удивительная, ради которой можно было забыть о сне. Когда я впоследствии припоминала Новгород, эта картина всегда представлялась моим глазам.

Было чудное весеннее утро, солнце ярко освещало противоположный берег реки, на котором высились белые зубчатые стены Кремля и ярко горели золоченые главы Софийского собора, а в холодном воздухе гулко раздавался колокольный звон к заутрене. Федор Михайлович, любивший и понимавший природу, был в умиленном настроении, и оно невольно передалось мне. Мы долго рядом сидели молча, как бы боясь нарушить очарование. Впрочем, радостное настроение наше продолжалось и весь остальной день, — давно уже у нас не было так хорошо и покойно на душе!».[28]

2) Около 20 мая 1872 г. Достоевский с женой и дочерью Любой вернулся в Петербург, так как дочери предстояла операция после перелома руки: «Грустно было наше путешествие в Петербург, — вспоминала А. Г. Достоевская, — и представлявшиеся нам картины Ильменя и Волхова не останавливали нашего внимания. Все оно было направлено на то, как бы сберечь нашу девочку. Чтоб она ночью не легла на свою больную ручку и не потревожила ее, мы с мужем устроили дежурство и каждые два часа сменяли друг друга и с нетерпением ждали, когда кончится наш длинный путь».[29]

3) 26 мая 1872 г. Достоевский один выезжает из Петербурга в Старую Руссу. Прибыв 27 мая в Старую Руссу он пишет письмо жене, в котором выражает беспокойство по поводу состояния дочери и самой А. Г. Достоевской, а также делится впечатлениями о своей поездке: «В настоящую минуту у меня голова кружится, потому что я ничего не спал. В Новгороде парохода не застали, потому что он, по поводу открытия воксала, сделал экстренный рейс с губернатором[30], но пришел в 6 часов утра, и все-таки приняли на пароход не иначе как по взятии билета уже в ¼ 8-го. С двух до 6 часов провел я в гостинице Соловьева, где, впрочем, спал часа полтора» (29-1, 236-237). Гостиница купцов Соловьевых, наследников потомственного почетного гражданина А. А. Соловьева, находилась на углу Большой Московской и Буяновской улиц; и здание ее сохранилось, хотя и в несколько измененном виде, до наших дней (современный адрес: ул. Бол. Московская, 11/11). Ранее, до того как ее владельцами стали Соловьевы (в 1857 г.), она принадлежала купцу Э. Шмиту. В гостинице Шмита, скорее всего, останавливался А. С. Пушкин, не раз бывавший проездом в Новгороде[31]. Достоевский останавливался в гостинице Соловьевых и позднее в случае задержек в Новгороде.

27 мая в Старой Руссе было заведено дело о надзоре за бывшим петрашевцем Достоевским: «По особой описи № 227. Дело канцелярии новгородского губернатора. 1 стола. Об отставном подпоручике Федоре Достоевском. Началось 27 мая 1872 года…»[32]. «Напряженно трудящийся писатель вел уединенный образ жизни, и исправник доносил в Новгород, что ”во время проживания в Старой Руссе Достоевский жизнь вел трезвую, избегал общества людей, даже старался ходить по улицам менее многолюдным, каждую ночь работал в своем кабинете за письменным столом, продолжая таковую до 4-х часов утра”[33].

4) В начале сентября 1872 г. Достоевский, уже воссоединившийся к тому времени с семьей, возвращается с женой и детьми из Старой Руссы в Петербург.[34]

5) 16 июня 1873 г. Достоевский уезжает из Петербурга в Старую Руссу на несколько дней, чтобы навестить семью.[35]

6) 20 июня 1873 г. Достоевский выезжает из Старой Руссы в Петербург. В письме к жене от 22 июня он сообщал: «Переехал я, разумеется, благополучно» (29-1, 269)

7) 30 июня 1873 г. вечером Достоевский уезжает в Старую Руссу, о чем сообщает А. У. Порецкому (29-1, 273).

8) 4 июля 1873 г., в четверг Достоевский выезжает из Старой Руссы в Петербург. По воспоминаниям метранпажа М. А. Александрова, летом 1873 г., когда В. П. Мещерский уехал и редактором журнала «Гражданин» остался один Достоевский, работа по выпуску очередных номеров была налажена лучше, и «еженедельный номер ”Гражданина” /…/ делали в три дня». Работа наборщиков заканчивалась в первую половину дня в воскресенье, а не в ночь на понедельник, как то было при Мещерском. Достоевский же заканчивал работу еще раньше и мог «уезжать к своему семейству, которое летом жило в Старой Руссе… Приезжал он оттуда, для составления номера, в четверг…»[36].

В письме к жене из Петербурга от 5 июля Достоевский сообщал: Милая Аня, пишу тебе вне себя от усталости, ничего не спал. Сегодня утром приехал, дорогою мочил дождь. /…/ Дорога была пренесносная, и если б не один болтун, навязавшийся рядом со мною, то, право, умер бы со скуки» (29-1, 273-274). Как полагает В. А. Викторович, возможно, эпизод с ”болтуном” отразился в ”Дневнике писателя” (глава ”Нечто о вранье”, опубликованная в «Гражданине» 27 августа. № 35)»[37], где Достоевский рассуждал о разговорах случайных людей во время совместного пути: «Теперь у нас в публике (в вагонах ли, в другом месте) разговоры сильно изменились против прежних, старых лет; теперь жаждут слушать, жаждут учителей – на все общественные и социальные темы. Правда, разговоры в публике у нас ужасно туго завязываются; всех сначала долго коробит, пока решатся заговорить, ну а заговорят – в такой пафос иной раз войдут, что почти надо за руки держать» (21, 122).

В двадцать восьмом номере «Гражданина» от 9 июля 1873 г. было напечатано известие о пожаре в деревне Спас-Нередицы Новгородской губернии, известной по одноименной церкви Спаса Преображения на Нередице (1198 г.). О пожаре Достоевский узнал уже в Петербурге, работая над очередным выпуском «Гражданина»: «Лето, — следовательно пожары и в деревнях и в городах, один другого ужаснее… /…/ Вот маленький пример. Недалеко от Новгорода была небольшая деревушка Спас-Нередицы; а в Новгороде с 6 по 20 июня Варламиевская ярмарка. Все крестьяне Спаса-Нередицы 6-го же июня ушли на ярмарку; в деревне остались старухи с детьми. По неосторожности одной из них загорелась изба, а от той избы, конечно, и все избы, так что когда мужички, прослышав беду, прибежали домой, делать уже было нечего: вся деревушка, со всем бывшим в ней крестьянским добром, уничтожилась; уцелел только скот, не бывший в деревне. Последовал общий плач. Чем тут помочь? В Новгородской губернии насчитывают 33 ссудо-сберегательных товариществ, но говорить что в бывшей деревеньке Спас-Нередицы нашелся только один член такого товарищества, а остальные крестьяне, по словам корреспондента ”С.-Пет. Вед.” говорили что ”эфтаго не надо, потому до-преж жилось, слава тебе Господи ничего”. Затем  у крестьян единственная отрада — “шраховка”; это значит что все дома их были застрахованы, и они могут получить рублей по 100 на каждый дом. “Но что можно сделать на эту сумму, прибавляет корреспондент, — когда один лес на избу должен стоить больше 30 рублей!” Конечно, сто рублей не очень большие деньги, однако – тут уже речь не о полном благоденствии, а хоть только о спасении на первое время»[38].

9) 15 июля 1873 г. вечером Достоевский выезжает из Петербурга в Старую Руссу: поездом едет до Новгорода и оттуда утром 16 июля на пароходе прибывает в Старую Руссу. Вместе с ним на пароходе из Новгорода, не опознав его, возвращается «крестная Натальи» вместе с карточками и деньгами для него.

10) 18 июля 1873 г.Достоевский выезжает в Петербург из Старой Руссы. В письме к А. Г. Достоевской от 20 июля он сообщал: «Доехал я благополучно, и всё время погода была прекрасная. В Новгороде стояли часа четыре, и я уходил гулять и был в Соборе. На станции, как я возвратился, уже около 10 часов подошла ко мне женщина и стала допрашивать: кто я, где живу, какая у меня прислуга, кто именно и проч.? ”Так Вас-то мне и надо сыскать, у меня к Вам письмо от Вашей супруги”. Это та самая Натальина родственница, с которой ты мне послала 30 руб. и карточки. Всё это она мне передала. Сама же она в Петербург еще и не ездила, а была лишь в Новгороде, потом опять отправилась в Старую Руссу (и именно в понедельник на том же пароходе, на котором и я приехал, но меня тогда не видала), жила в Руссе и теперь (опять вместе со мною) приехала из Руссы и уже едет прямо в Петербург» (29-1, 279-280).

Это письмо Достоевского является единственным известным нам документальным подтверждением посещения писателем новгородского Софийского собора, хотя, несомненно, Достоевский бывал в нем не единожды..

11) 4 или 5 августа 1873 г. Достоевский выезжает из Петербурга в Старую Руссу на несколько дней (29-1, 287)

12) 8 августа 1873 г. писатель выезжает из Старой Руссы, чтобы вернуться в Петербург, как и обычно, в четверг. В письме к жене от 10 августа 1873 г. он очень подробно описал свое путешествие: «Милая Аня, вчера прибыл в Петербург, много перенеся дорогою, главное усталости, и даже сегодня нездоров, а вчера решительно был болен. Расскажу по порядку. Извозчик ехал превосходно, менее чем 1 ½ часа, и дорога прекрасная и веселая, — поминутно деревни. Звад (то есть Взвад – Н. П.) стоит на припеке, тени нет, строение богатое, живут зажиточно, но вонь во всех домах (чрезвычайно в то же время чистых) нестерпимая. Пахнет вялеными снетками, ибо в каждом доме под крышей устроено вяление снетков. За постой ничего не взяли, за стакан чаю (весьма хорошего) 10 коп. и за рюмку водки 5. Но зато с 11 часов и почти до 5 надо было ждать парохода. Сверху зной и припек, а с озера ветер. Пароход сначала прошел мимо, чтоб отыскать трешкот[39], а потом уже обратно взял нас. Те, которые ехали на трешкоте, рассказывали потом буквально ужасы. С 9-ти часов до 4-х их тащили, зной сверху и ветер с озера, и шевельнуться нельзя, и ни одного куска хлеба, даже воду надо было тут же доставать из озера. Все, буквально все, проклинали трешкот. Затем в ½ двенадцатого пустились из Новгорода, и одна чертова кукла, дама из любезных, протрещала всю ночь визгливым подлым языком с своими кавалерами, так что я ни одной минутки даже вздремнуть не мог. Кстати, Аня, знай, что когда повезешь детей, то нужно очень, очень укутывать. Час с лишком, когда ждут Николаевскую дорогу (в Чудове), ужасно холодно и сыро. Мне в теплом пальто стало холодно. В вагонах же духота и жара, а тут вдруг на этот холод отворят окно. В дороге мы простояли 1 ½ часа, потому что с поездом, шедшим впереди насучилось. Приехали в Петербург уже в 11-м часу» (29-1, 288). В конце письма, как будто посчитав, что даже все эти детали не дают полной картины неудобств путешествия из Старой Руссы в Петербург, Достоевский добавил: «Кстати, захвати на всю дорогу провизии. Этот обратный путь так лежит, что в Новгороде, например, если не идти в гостиницу Соловьевых, — то ничего буквально, кроме чаю, не достанешь, а во время пути даже в Любани, кроме кофею и чаю, нет ничего. И ради Бога, не простуди детей. Да непременно найми прислугу, как ты хотела» (29-1, 289).

13) Около 10-12 мая 1874 г. Достоевский с семьей выезжает в Старую Руссу[40].

14) Вскоре после 12 мая, но до 22 мая 1874 г. Достоевский возвращается в Петербург для устройства разных дел[41].

15) 22 мая 1874 г., получив заграничный паспорт Достоевский выбывает из Петербурга в Старую Руссу, о чем сделана отметка в полиции.[42] Достоевские остановились в доме А. К. Гриббе; писатель начинает работать над планом романа «Подросток».

16) 4 июня 1874 г. Достоевский отбывает из Старой Руссы в Петербург, «с тем чтобы по совету проф. Д. И. Кошлакова поехать для лечения в Эмс»[43]. Дорогу через Новгород писатель вновь перенес тяжело, о чем писал жене 6 июня: «Вчера приехал в Петербург сонный и решительно исковерканный дорогой и дремотой сидя» (29-1, 320).

17) в начале августа 1874 г. Достоевский возвращается из Петербурга в Старую Руссу.[44] Эта дорога вызывала у него тревогу еще за границей, в Эмсе, откуда он писал жене 20 июля: «Во время последних дождей и туманов здесь многие простудились. Несомненно простудился и я. С некоторой заботой помышляю о том, как мне придется возвращаться, и, главное, заботит меня дорога из Петербурга в Ст<арую> Руссу: еще, чего доброго, придется ждать парохода, возиться с озером. Как грустно, что нечего и не на что привезти вам гостинцу. Все-таки, я думаю, к августу или в начале нашего августа я в Руссе буду, так, как и предполагал. /…/ (Жалею, что не имею шерстяных носков для езды ночью по Новгород<ской> дороге и по озеру в случае ненастья.) Дай Бог, чтоб в Руссе застать хорошую погоду» (29-1, 359-360).

С 17 по 23 декабря 1874 г. А. Г. Достоевская находилась в Петербурге в связи с выходом из печати в середине декабря собственного издания «Записок из Мертвого дома» и необходимостью организовать продажу книги; Достоевский переживал о путешествии жены через Новгород и в письме от 17 декабря вопрошал ее: «Где-то ты теперь, доехала ли до Новгорода? Буду ждать телеграммы» (29-1, 367).

18) 4 февраля 1875 г. утром Достоевский выезжает из Старой Руссы в Петербург для переговоров с Н. А. Некрасовым о сроках дальнейшего печатания в «Отечественных записках» романа «Подросток» и консультации с доктором Д. И. Кошлаковым в связи с предполагаемой поездкой в Эмс. До Новгорода он едет лошадьми с извозчиком. Из Новгорода вечером того же дня он пишет письмо жене, сообщая о трудностях дороги и своем кратком пребывании в городе: «Милая Аня, ровно в 6 часов пополудни мы приехали в Новгород. Эти клячи летели как ветер и на обеих станциях отдыхали всего по 40 минут. Дорога порядочная, но я на последней пряжке прозяб неестественно, и именно подошвы ног. В моих калошах претонкая подошва. До такой боли прозяб, что хоть кричи. Впрочем, и руки и спина тоже прозябли. Остановился в гостинице Соловьевой хорошенько погреться и напиться чаю. Мне дали № 75. Сижу и читаю «Голос» и пью чай. Тимофей[45] вез превосходно и старательно. Хочет обратно везти меня и поджидать. Это бы прекрасно было» (29-2, 7). В письме к жене из Петербурга от 12 февраля 1875 г. Достоевский просил сообщить старорусскому ямщику Тимофею, с которым он в прошлый раз ехал до Новгорода, чтобы тот его ожидал в понедельник: «Ужасно хочется поскорее к вам, изо всей силы буду стараться. Послезавтра, в пятницу, напишу наверно, но если скажешь Тимофею, чтобы ждал меня в понедельник в Новгороде, то, кажется, это будет верно» (29-2, 18).

19) 16 февраля 1875 г. Достоевский отъезжает из Петербурга в Старую Руссу (29-1, 21; 29-1, 323).

20) 6 мая 1875 г. Достоевский посещает Новгород для получения заграничного паспорта, который был ему выдан за № 11 канцелярией новгородского губернатора (29-2, 181). Хлопотать о получении заграничного паспорта пришлось еще в апреле. В связи с этим А. Г. Достоевская специально ходила к старорусскому исправнику полковнику Готскому, от которого узнала о том, что ее муж находится под надзором властей[46]. Слежка за Достоевским в Старой Руссе была установлена еще в 1872 г, как только он выехал туда на дачу. Большую услугу в получении заграничного паспорта оказал друг семьи, священник Иоанн Румянцев, «знакомый с правителем канцелярии новгородского губернатора Андогским»[47].

21) 11 мая 1875 г. Достоевский выезжает из Старой Руссы в Петербург. По приезде 12 мая пишет жене письмо, в котором жалуется на дорогу: «Дорога была прескверная, ни капли не заснул, в Чудове ждали часа два, а поезд был хуже, чем когда-нибудь: все места до единого заняты, духота, теснота» (29-2, 26).

22) 15 мая 1875 г., в четверг, Достоевский выезжает из Петербурга в Старую Руссу. О своем приезде он уведомил жену в письме от 13 мая: «Я выеду в четверг, а в пятницу буду у вас в Старой Руссе» (29-1, 27)

23) 22 мая 1875 г. Достоевский отъезжает из Старой Руссы в Петербург, с тем чтобы вновь отправится для лечения за границу. Через день после прибытия он лишь кратко сообщает жене в письме от 24 мая: «я кое-как вчера приехал» (29-2, 29).

24) 9 июля 1875 г. Достоевский выезжает из Петербурга в Старую Руссу (29-2, 323), поскольку в Петербурге по его возвращении из-за границы он не может найти удобную квартиру[48]. В этот же день писателя освободили от полицейского надзора. 5 января 1876 г. петербургский градоначальник Ф. Ф. Трепов извещал новгородского губернатора Э. В. Лерхе: «Федор Михайлов Достоевский на основании предложения г. управляющего Министерства внутренних дел от 9 июля прошлого года за № 2438 от надзора полиции освобожден»[49].

31 июля 1875 г. Достоевский написал прошение к канцелярию новгородского губернатора о возвращении ему паспорта взамен сдаваемого им заграничного паспорта (29-2, 181).

25) Около 15 сентября 1875 г. Достоевские выезжают из Старой Руссы. Через 2 ½ часа они приезжают в местечко Устрики, где проводят ночь. Утром на следующий день отправляются в Новгород; вечером того же дня уезжают в Петербург. В Новгороде Достоевские обнаружили пропажу чемодана, в котором находились рукописи романа «Подросток» — чемодан был оставлен в Устриках, и за ним на свой страх и риск ездила А. Г. Достоевская. Она же в своих воспоминаниях особенно подробно описала все их злоключения по дороге из Старой Руссы в Петербург. Позволим себе процитировать их целиком: «Весь август простояла хорошая погода, а в сентябре наступило так называемое ”бабье лето”, на диво теплое и тихое. Однако около 15 числа мы, боясь перемены погоды, решили уехать. Путь предстоял нам трудный, так как пароходы, из-за мелководья реки Полисти, не доходили до города, а останавливались на озере Ильмень, против деревни Устрики, в восемнадцати верстах от Руссы. В одно прелестное теплое утро мы выехали из дому длинной вереницей: в первой кибитке Федор Михайлович с двумя детками; во второй – я с новорожденным и его няней; в третьей – на горе сундуков, мешков, узлов восседала кухарка. Мы весело ехали под звон бубенчиков, и Федор Михайлович то и дело останавливал лошадей, чтобы узнать, все ли у меня благополучно, и похвалиться тем, как ему с детьми весело.

Часа через два с половиной мы достигли Устрики, но тут нам встретилось обстоятельство, на которое мы не рассчитывали. Пароход приходил вчера; забрав массу пассажиров, капитан решил, что сегодня их будет мало, а потому обещал прийти только завтра. Делать было нечего, приходилось остаться здесь на сутки. Из двух-трех домов выбежали хозяйки с приглашением у них переночевать. Мы выбрали дом почище и перебрались в него всей семьей. Я тотчас же спросила хозяйку, сколько она возьмет за ночлег. Хозяйка добродушно ответила: ”Будьте спокойны, барыня, лишнего не возьмем, а вы нас не обидите”.

Комната оказалась средней величины с широчайшей постелью, поперек которой можно было уложить детей; я решила спать на сдвинутых табуретках, а Федор Михайлович на старинном диване, своим фасоном напоминавшем ему детство. Девушек обещали пристроить на сеновале.

Так как мы ехали по-помещичьи, со съестными припасами, то кухарка тотчас же принялась готовить обед, мы же все пошли гулять и, разостлав пледы, расположились на горе, в виду озера. Даже новорожденного вынесли, и он спал на вольном воздухе. День прошел необыкновенно приятно: Федор Михайлович был очень весел, шалил с детьми и даже бегал с ними вдогонку. Я же была довольна, что мы успели благополучно сделать часть нашего длинного пути. Пообедали, и так как скоро темнело, то все рано легли спать.

Наутро, часов в восемь, нам сказали, что вдали показался дымок парохода и через час-полтора он подойдет к Устрики. Принялись укладываться, одевать детей по-дорожному, а я пошла расплачиваться. Хозяйка куда-то скрылась, а вместо нее явился получать по счету ее сын, судя по распухшему лицу, человек пристрастный к водочке. На счете, безобразно написанном, стояло четырнадцать рублей с копейками: из них два рубля за курицу, два — за молоко и десять за ночлег. Я страшно рассердилась и стала оспаривать счет, но хозяйский сын не уступал и грозил, в случае неуплаты всех денег, задержать наши чемоданы. Конечно, пришлось заплатить, но я не удержалась и назвала его «грабителем».

Пароход между тем приближался и остановился в полуверсте от берега, так что к нему надо было доехать на лодке. Но когда мы спустились к самому берегу, то оказалось, что лодки стоят в десяти шагах от берега и к ним простой народ, сняв обувь, идет по воде. Нас же на своих спинах перенесли в лодку дюжие бабы. Можно представить, сколько страху и беспокойства за детей испытали мы с мужем. Его перенесли первого, и он принимал пищавших и кричавших от страха детей. Последнюю перенесли меня и затем новорожденного. Сидя в лодке, я с ужасом представляла себе, как-то мы с такими малышами поднимемся по трапу на пароход. Но, к счастью, все обошлось благополучно: капитан выслал нам навстречу матроса, который и перенес всех деток. К тому времени подъехали и наши вещи, привезенные на отдельной лодке хозяйским сыном.

День был восхитительный, озеро Ильмень казалось бирюзового цвета и напомнило нам швейцарские озера. Качки не было ни малейшей, и мы все четыре часа переезда просидели на палубе.

Около трех часов доехали до Новгорода. Федор Михайлович и я с детьми поехали прямо на вокзал железной дороги, а наш багаж взялись доставить ломовые извозчики, вместе с багажом прочих пассажиров. Через час багаж привезли, и я, не доверяя прислуге, сама сходила его проверить: у нас было два больших кожаных чемодана, черный и желтый, и несколько саквояжей, и я успокоилась, видя, что все на месте.

День прошел довольно быстро, и часов в семь ко мне подошел сторож и сказал, что лучше бы заранее взять билеты и сдать наш багаж, пока не набралось публики. Я согласилась, купила билеты и, вернувшись, указала сторожу на два чемодана и два больших саквояжа, которые надо сдать в багаж. Вдруг, к моему чрезвычайному удивлению, сторож сказал мне, указывая на черный чемодан: «Барыня, это не ваш чемодан, мне его давеча дал на сохранение другой пассажир».

— Как не мой? Быть не может! — вскричала я и бросилась осматривать чемодан. Увы — хоть он был совершенно такой же формы и размера, как наш (тоже, должно быть, купленный в Гостином дворе рублей за десять), но он, вне всякого сомнения, принадлежал другому лицу, и даже на верхней его крышке стояли какие-то полуистершиеся инициалы.

— Боже, но где же в таком случае наш чемодан? Ищите его, — говорила я сторожу, но тот отвечал, что другого черного чемодана тут не было. Я пришла в совершенное отчаяние: в пропавшем чемодане находились вещи, принадлежавшие исключительно Федору Михайловичу, его верхнее платье, белье, и что всего важнее — рукописи романа «Подросток», которые муж завтра же должен был отвезти в «Отечественные записки» и получить в счет гонорара столь необходимые нам деньги. Следовательно, не только пропал труд последних двух месяцев, но и возобновить рукопись было невозможно, так как исчезли находившиеся в чемодане записные книги Федора Михайловича, а без них он был вполне беспомощен, и ему пришлось бы вновь составлять план романа. Размер случившегося несчастия разом представился моему воображению. Вне себя от горя, вбежала я в общую залу, где находился с детьми Федор Михайлович. Увидев мое расстроенное лицо, муж испугался, не случилось ли чего с новорожденным, который находился у няни в дамской комнате. Едва находя слова, я рассказала мужу о том, что случилось.

Федор Михайлович был страшно поражен, даже побледнел и тихо вымолвил:

— Да, это большое несчастье. Что же мы теперь будем делать?

— Знаешь что, — припомнила вдруг я, — ведь это негодяй хозяйский сын не доставил чемодана на пароход, назло мне, за то, что я назвала его грабителем.

— Пожалуй, ты права, — согласился со мной Федор Михайлович. — Но, знаешь, ведь так нельзя оставить, надо попытаться разыскать чемодан. Не может же он в самом деле пропасть? Вот что мы сделаем: ты поезжай с детьми в Петербург (остаться здесь в гостинице с детьми и прислугой немыслимо, денег не хватит), а я останусь здесь, завтра пойду к Лерхе (новгородскому губернатору, с которым Федор Михайлович был знаком), попрошу, чтоб он дал мне полицейского, и завтра же с пароходом поеду в Устрики. Если хозяин оставил чемодан у себя, то, ввиду возможного обыска, наверно, его отдаст. Ну, а ты, ради бога, успокойся! Посмотри, на что ты похожа? Побереги себя для ребенка! Поди умойся холодной водой и возвращайся к нам поскорее!

Я пошла в полном отчаянии. Я укоряла себя в происшедшем несчастии, в том, что недоглядела за самым драгоценным из нашего имущества, что из-за моего недосмотра пропал двухмесячный труд мужа! «Но ведь я смотрела, я была уверена, что это наш чемодан! — говорила я про себя. — Надо же было случиться такому совпадению, что тут же очутился схожий с нашим чемодан!»

Я стояла в багажной, опираясь на стойку, и слезы так и катились по моим щекам. Вдруг одна мысль промелькнула в голове: а что, если чемодан остался на пароходной пристани? В таком случае его, конечно, спрятали. Что, если там справиться? Я обратилась к сторожу и спросила, не может ли он съездить на пристань, узнать, нет ли там чемодана, и привезти его сюда; а если не отдадут, то сказать, что за ним завтра приедет владелец. Сторож ответил, что отлучиться не может, потому что дежурный. Тогда я, долго не думая, решила поехать на пристань сама. Я вышла из вокзала, нашла на дворе двух извозчиков и крикнула: «Кто свезет меня на пароходную пристань, туда и обратно, даю полтора рубля?» Один сказал, что он не свободен, а другой, парень лет девятнадцати, согласился, я вскочила в пролетку, и мы поехали. Было около восьми часов и порядком темно. Пока ехали городом, то при фонарях и прохожих было не страшно. Но когда переехали Волховский мост и завернули направо, мимо каких-то длинных амбаров, то у меня захолонуло на сердце: тут, в темноте, в углублении амбаров, казалось, прятались люди, и даже двое каких-то оборванцев стали за нами бежать. Парень мой вструхнул и пришпорил лошадь так, что она помчалась вскачь. Минут через двадцать подъехали к пристани. Я соскочила с пролетки и по мостику побежала к пароходной конторке. В ней все было темно, очевидно, сторож спал. Я принялась стучать изо всех сил в одну стенку, в другую, затем в окно, начала кричать во весь голос: «Сторож, отвори, отвори скорей!» Минут через пять, когда я уже отчаялась в успехе и хотела вернуться к извозчику, раздался вдруг какой-то старческий кашель, а затем голос: «Кто стучит? Что надо?» — «Отвори, дедушка, скорей! — кричала я, решив, судя по голосу, что говорю со стариком. — Тут оставлен большой черный чемодан, так я за ним». — «Есть», — ответил голос. «Так тащи его скорей!» — «Иди сюда», — сказал старичок и в боковой стенке выдвинул деревянную перегородку (чрез которую передают в конторку багаж) и выкинул на пристань мой черный чемодан. Можно представить себе мою чрезвычайную радость!

— Дедушка, донеси чемодан до извозчика, я тебе на водку дам, — просила я, но дедушка или меня не расслышал, или побоялся вечерней сырости, но он задвинул перегородку, и в конторке стало по-прежнему мертво. Я сдвинула чемодан, он был тяжел, пуда на четыре. Я побежала за парнем, но тот отказался сойти с козел: «Сами видите, какие здесь места, сойду — и лошадь угонят!» Делать нечего, побежала обратно, схватилась за ручку чемодана и потащила, останавливаясь на каждом шагу. А мостки, как на беду, были длинные. Однако дотащила. Извозчик соскочил и положил чемодан между сиденьем и козлами, а я, своею персоной, уселась на чемодан, решившись не отдавать его, если б на нас напали «раклы». Кучер стал хлестать свою лошадь, мы быстро пронеслись мимо каких-то окликающих нас фигур и выехали минут чрез пятнадцать на Торговую площадь. Тут было безопасно. Мой возница ободрился и стал рассказывать, какого страху он натерпелся: «Хотел было уехать, да побоялся вас оставить. Тут два «ракла» подходили, допрашивали, я сказал, что привез мужика, а как услышали, что вы с кем-то кричите, то и отошли».

Я умоляла парня ехать скорее, так как тут только сообразила, как много времени прошло с моего отъезда и что меня мог хватиться Федор Михайлович. Оказывается, что мой муж, видя, что я не возвращаюсь, пошел в дамскую и, не найдя меня там и оставив детей с Алешиной нянькой, пошел меня разыскивать. Стал расспрашивать у сторожей, не видал ли кто меня: нашелся один, который сказал, что барыня нанимала извозчика на ту сторону города. Федор Михайлович был в отчаянии, не зная, куда я в такой поздний час могла поехать, и, чтоб скорее меня встретить, вышел на крыльцо. Завидев его издали, я закричала:

— Федор Михайлович, это я, и чемодан со мной!

Хорошо, что у дверей вокзала было не особенно светло, а то мой вид — дамы, сидящей не на сиденье пролетки, а на чемодане, был, полагаю, не живописен.

Когда я рассказала Федору Михайловичу все мои похождения, он пришел в ужас и назвал меня безумной. /…/

Мало-помалу Федор Михайлович успокоился, мы в тот же вечер выехали и самым благополучным образом добрались до Петербурга.

Привожу этот эпизод в образец того, с какими трудностями и неприятностями приходилось в те далекие времена совершать даже такие сравнительно недалекие поездки, как поездка в Старую Руссу»[50].

26) 10 июня 1876 г. Достоевский с семьей уезжает из Петербурга в Старую Руссу, о чем сообщает в письме П. П. Потоцкому (29-2, 87). До 28 июня семья Достоевских покупает в Старой Руссе дом с садом и огородом, конюшнями, коровником, баней за 1100 руб[51].

27) 28 июня 1876 г. Достоевский с женой приезжает из Старой Руссы в Петербург, чтобы выпустить июньский «Дневник писателя» и подготовиться к поездке в Эмс[52] (29-2, 88-89). Из Эмса Достоевский отправил от 7 июля письмо жене, в котором выразил опасение по поводу ее пребывания в Новгороде: «Но где-то ты теперь, вероятно, еще в Новгороде? Я ужасно беспокоился о тебе, Аня, всю дорогу» (29-2, 90). А. Г. Достоевская, «промедлившая за делами в Новгороде» (29-2, 101), провела в городе на Волхове несколько дней между 5 и 7 июля (29-2, 253). О своем пребывании в городе на Волхове, где она оформляла документы на покупку дома в Старой Руссе, Достоевская сообщала мужу в письме от 7 июля: «Уехала я в понедельник вечером, провожал меня Николай Михайл<ович>[53], которому я и отдала ключи. Доехала до Новгорода хорошо и даже спала дорогой. Вчера, во вторник, пошла к нотариусу и подала ему выпись, он взял и велел прийти через несколько дней, хотя мог выдать через два часа; я с ним поспорила, наговорила ему нелюбезностей, но и этим ничего не взяла. Одним словом, не стоило останавливаться. День прошел страшно долго и, чтоб его сократить, мы с теткой[54] отправились в столь нелюбимый тобою Юрьев монастырь; здесь видела богатства и им завидовала. Ночевала у тетки. Утром выехала и благополучно приехала в Руссу»[55].

28) 12 августа 1876 г. Достоевский из Петербурга возвращается в Старую Руссу (29-2, 120).

29) 27 августа 1876 г. Достоевский выезжает из Старой Руссы в Петербург по делам, связанным с выпуском в свет июльско-августовского «Дневника писателя» (29-2, 123).

30) В конце мая после 25-го числа 1878 г. Достоевский отъезжает из Петербурга в Старую Руссу[56]. В Старой Руссе он получает письмо Г. М. Алфимовой, гимназической подруги А. Г. Достоевской (не сохранилось), с просьбой похлопотать через М. А. Языкова о доставлении ее мужу, чиновнику из Перми, места в Новгородской губернии. Достоевский ответил Г. М. Алфимовой письмом, в котором обещал «принять возможное участие» в переводе ее мужа в Новгородскую губернию (30-1, 404).

31) 17-18 июня 1878 г. Достоевский выезжает из Старой Руссы в Москву[57] (30-1, 31) для встречи с М. Н. Катковым и поездки в Оптину пустынь.

32) В начале июля 1878 г. Достоевский возвращается из Москвы в Старую Руссу и вскоре приступает к написанию первой книги «Братьев Карамазовых» (30-1, 37).

33) 2 октября 1878 г. Достоевские выезжают из Старой Руссы в Петербург (30-1, 283)

34) 17 апреля 1879 г. Достоевские отъезжают на лето в Старую Руссу[58]. А. Г. Достоевской пришлось в июне съездить в Петербург для получения денег из редакции «Русского вестника» в счет гонорара за «Братьев Карамазовых»; Достоевский в письме к жене от 19 июня 1879 г. из Старой Руссы выражал беспокойство по поводу ее путешествия через Новгород: «Здравствуй, Аня, как ты доехала, напиши. Очень беспокоюсь за тебя, что в Новгороде тебя измочило и измучило» (30-1; 73). Достоевская ответила мужу письмом от 20 июня из Петербурга: «Я здорова. В Новгороде получила все бумаги[59], но провела скучнейший день. Шел 4 раза дождь. Устала изрядно; но намерена вернуться сегодня. Милых моих птичек крепко цалую. Купила им по образку большому. Нежно тебя цалую. Аня»[60].

35) 17 июля 1879 г. Достоевский выезжает из Старой Руссы в Петербург для последующей поездки в Бад-Эмс для лечения (30-1, 78). А. Г. Достоевская, посетившая в августе Москву, сообщала мужу о своем пути через Новгород в письме от 17 августа: «Пишу тебе из Москвы, дорогой мой Федичка, и очень боюсь, что ты на меня сердит, до того боюсь, что не знаю, с чего начать. Лучше расскажу по порядку. Выехали мы 15 августа в среду в ½ 7-го на пароходе до Новгорода, а от Новгорода до Волхов<ской> станции. Погода была восхитительная, не жаркая, и дети были в восторге от путешествия. Федя почти все время стоял на носу и сообщал мне разные свои мысли про барки, рыбаков, охотников и пр. На пароходе с нами ехала жена отца Ивана Соборного[61] (она везла дочь в Новгород учиться)…»[62]

36) В первых числах сентября 1879 г. Достоевский приезжает в Старую Руссу, о чем известно из его письма к Н. А. Любимову от 8 сентября 1879 г. (30-1, 125).

37) В конце сентября 1879 г. Достоевские возвращаются в Петербург (30-1, 125).

38) В один из дней 9-11 мая 1880 г.[63] Достоевский с семьей выезжает из Петербурга в Старую Руссу, собираясь «в тишине и на свободе обдумать и написать свою речь в память Пушкина»[64] и затем работать, ни на что не отвлекаясь, над завершением «Братьев Карамазовых» (30-1, 151)

39) 22 мая 1880 г. Достоевский выезжает в Москву по приглашению Общества любителей российской словесности для участия в празднике, посвященном А. С. Пушкину, по случаю открытия его памятника. Его провожают жена и дети[65]; через Новгород и до Чудова он едет с тещей А. Н. Сниткиной. Со старорусского вокзала писатель отправляет телеграмму В. М. Лаврову, издателю журнала «Русская мысль»: «Буду в Москве 23 мая 10 часов вечера» (30-1, 157). Едва выехав на поезде из Новгорода, Достоевский с прискорбием узнал в вагоне о кончине императрицы Марии Александровны, жены Александра II, о чем и сообщил А. Г. Достоевской в своем письме из Москвы от 23-24 мая: «Милый друг мой Аня, ты представить не можешь, как меня расстроило дорогой известие о кончине императрицы (мир ее душе, помолись за нее). Услышал я про это в вагоне, только что выехали из Новгорода, от пассажиров. Сейчас у меня явилась мысль, что празднества Пушкину состояться не могут. Думал даже вернуться из Чудова, но удержался от неведения…» (30-1, 157).

40) 10 июня 1880 г. Достоевский выезжает из Москвы в Старую Руссу (30-1, 181. 30-1, 183).

41) 6 октября 1880 г. Достоевский с семьей выезжает из Старой Руссы в Петербург (30-1, 220). Это было его последним посещением Новгорода, поскольку в Старую Руссу он больше не возвращался. 28 февраля 1881 г. писатель скончался в Петербурге.

 

3

Сам Достоевский замечал в «Петербургской летописи» (1847): «А, между прочим, изучение города, право, не бесполезная вещь» (18; 24). Срединное положение Новгорода между двумя российскими столицами и крупнейшими центрами современной русской культурной жизни — Петербургом и Москвой, составляло и составляет с XVIII в. его специфическую особенность как одного из провинциальных городов России. Вероятно, что когда Достоевский писал раздел «Областное новое слово» для первой главы майского выпуска «Дневника писателя» за 1876 г., то он подспудно держал в уме и слово об историческом значении вольнолюбивого Новгорода, ставшего в XV в. частью единого централизованного русского государства: «Точь-в-точь то же, что зарождалось и развивалось в Петербурге, немедленно и точь-в-точь так же самостоятельно – зарождалось, укреплялось и развивалось в Москве, и обратно. Душа была единая и не только в этих двух городах, но и в двух городах и по всей России вместе, так, что везде по всей России в каждом месте была вся Россия. О, мы понимаем, что каждый угол России может и должен иметь свои местные особенности и полное право их развивать; но таковы ли эти особенности, чтобы грозить духовным разъединением или даже просто каким-нибудь недоумением?» (23; 7).

К сожалению, те свидетельства, которыми мы располагаем на сегодняшний день, могут дать лишь самые общие сведения о посещениях Достоевским Новгорода и о его отношении к городу в целом. По всей видимости, были и другие, неизвестные нам из источников, поездки писателя в Новгород, во время которых он мог осмотреть основные новгородские достопримечательности более обстоятельно. С полной уверенностью можно сказать, что писатель посещал новгородский кремль и Софийский собор, Юрьев монастырь, который, по словам А. Г. Достоевской, он «столь не любил». Возможно, что Достоевский бывал и в Антоньевом монастыре, поскольку интересовался личностью его основателя святого Антония Римлянина, которого упомянул в записях к «Дневнику писателя» 1876-1877 гг. (24, 229). Бытовые неудобства и неблагоприятные погодные условия, часто вызывавшие раздражение писателя и тревогу за состояние его жены и детей во время их путешествий через Новгород, вместе с тем, никак не определяли отношение Достоевского к этому городу в целом. Он отдавал дóлжное культурному значению города на Волхове, сохраняя в памяти основные события его истории. И несмотря на то, что старорусский след в его жизни и творчестве, казалось бы, представлен более заметно, новгородский след гораздо глубже и многосторонне повлиял на его восприятие русской истории и культуры, однако влияние это было не столь прямолинейно выраженным. Можно выделить несколько уровней влияния новгородского следа на Достоевского: 1) биографический; 2) историко-культурный; 3) социо-культурный; 4) религиозно-мистический. Последний уровень является едва ли не самым важным, ведь образ «Нового города» (Новгорода) является сквозным в его творчестве и обнаруживает себя в самых разных аспектах: от Петербурга («…казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе…» (19; 69)) до Нового Иерусалима.

 

Николай Подосокорский, 2008 год

 

 

[1] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л., 1972-1990. Здесь и далее, кроме специально отмеченных случаев, произведения Достоевского цитируются по этому изданию. Том и страница указываются в скобках после цитаты.

[2] Достоевский А. М. Воспоминания. СПб., 1992. С. 71.

[3] Там же.

[4] «Время», 1862. № 3.

[5] «Эпоха», 1864. № 11.

[6] «Время», 1863. № 4; «Эпоха», 1864. № 3.

[7] «Гражданин», 1873. № 38.

[8] «Гражданин», 1873. № 40.

[9] Библиотека Ф. М. Достоевского: Опыт реконструкции. Научное описание. СПб., 2005. С. 270.

[10] Там же. С. 142.

[11] «Лжедмитрий» (франц.). – Имеется в виду пьеса П. Мериме «Le Faux Démétrius, scenes dramatiques» (1852).

[12] «Время», 1861. № 2.

[13] Подзаголовок названия повести «Село Степанчиково и его обитатели».

[14] См.: Библиотека Ф. М. Достоевского… С.124, 173.

[15] Карамзин Н. М. История государства Российского. Книга третья. Тома IX-XII. М., 1989. – Т. IX. Стб. 89.

[16] Его нашумевшую речь, посвященную тысячелетию России и вызвавшую овацию публики и гонения правительства, Достоевский слышал на литературном вечере 2 марта 1862 г. (12, 312).

[17] Здесь и далее все даты даются по старому стилю.

[18] Белов С. В. Энциклопедический словарь «Ф. М. Достоевский и его окружение» Том I. СПб., 2001. С. 547.

[19] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 15 т. Канонические тексты. Издание в авторской орфографии и пунктуации под редакцией профессора В. Н. Захарова. Т. 4. Петрозаводск, 2000. С. 677-678.

[20] Библиотека Ф. М. Достоевского… С. 124.

[21] «Эпоха», 1865. № 2.

[22] Достоевская Л. Ф. Достоевский в изображении своей дочери. СПб., 1992. С. 83.

[23] См.: Белов С. В. Энциклопедический словарь «Ф. М. Достоевский и его окружение» Том II. СПБ., 2001. С. 454-455.

[24] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 3. / Ред.: Буданова Н. Ф., Фридлендер Г. М. СПб., 1999. С. 274.

[25] Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1987. С. 242.

[26] Белов С. В. Энциклопедический словарь «Ф. М. Достоевский и его окружение» Т. I. С. 151.

[27] Цит. по: Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 1. С. 341.

[28] Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 243-244.

[29] Там же. С. 248-249.

[30] Имеется в виду Э. В. Лерхе (1827-1889), новгородский губернатор в 1864-1882 гг., знакомый Ф. М. Достоевского. О нем см.: Слезскинский А. Эдуард Васильевич Лерхе (К характеристике его деятельности) // Русская старина, 1898. № 8. С. 337-368; Белов С. В. Энциклопедический словарь «Ф. М. Достоевский и его окружение» Т. I. С. 479; Секретарь Л. А. Дома, события, люди. (Новгород. XVIII — начало XX вв.). Великий Новгород; СПб., 1999. С. 171-172.

[31] Секретарь Л. А. Дома, события, люди. С. 246.

[32] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 2. С. 314.

[33] Рейнус Л. М. Достоевский в Старой Руссе. Л., 1971. С. 32-33.

[34] Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 259.

[35] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 2. С. 383.

[36] Александров М. А. Федор Михайлович Достоевский в воспоминаниях типографского наборщика в 1872-1881 годах // Достоевский Ф. М. в воспоминаниях современников. В 2-х т. Т. 2. М., 1990. С. 267.

[37] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 2. С. 390.

[38] «Гражданин», 1873. № 28.

[39] Трешкот (или трешкоут) – небольшое деревянное плоскодонное речное судно без палубы, ходившее по озеру Ильмень и рекам от Старой Руссы до Новгорода (29-1, 508)

[40] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 2. С. 490.

[41] Там же. С. 491.

[42] Там же.

[43] Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 284.

[44] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 2. С. 505.

[45] Тимофей – один из старорусских ямщиков, совершавший регулярные поездки из Старой Руссы в Новгород и обратно (29-1, 193).

[46] Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 300-301.

[47] Рейнус Л. М. Достоевский в Старой Руссе. С. 19.

[48] Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 306.

[49] Зильберштейн И. С. Достоевский в документах III Отделения // Литературное наследство. Т. 86. Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования. М., 1973. С. 601.

[50] Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 307-313.

[51] Об этом, в частности, сообщал племянник писателя А. А. Достоевский в письме к своим родителям А. М. и Д. И. Достоевским. — См.: Достоевский в неизданной переписке современников // Литературное наследство. Т. 86. С. 450.

[52] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 3. С. 106.

[53] Младший брат Ф. М. Достоевского.

[54] Речь идет о Марии Николаевне Сниткиной.

[55] Достоевский Ф. М., Достоевская А. Г. Переписка / Издание подготовили С. В. Белов и В. А. Туниманов. М., 1979. С. 215.

[56] Там же. С. 274.

[57] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 3. С. 276.

[58] Отъезд датируется 17 апреля в письме А. Г. Достоевской к брату писателя Н. М. Достоевскому от 25 апреля 1879 г. – См.: Достоевский в неизданной переписке современников // Литературное наследство. Т. 86. С. 480.

[59] Речь идет о заграничном паспорте для поездки Достоевского в Эмс.

[60] Достоевский Ф. М., Достоевская А. Г. Переписка. С. 275.

[61] Священник, служил в Софийском соборе и в Юрьевом монастыре. Вероятно был знаком с Достоевским.

[62] Достоевский Ф. М., Достоевская А. Г. Переписка. С. 309.

[63] Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского в 3 т. Т. 3. С. 411.

[64] Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 380.

[65] Там же. С. 382.